Алексей
Репик

Алексей Евгеньевич, давайте вспомним 1995 год, когда вы работали в больнице. Как тогда выглядело ваше рабочее место – был ли компьютер, пейджер, мобильный телефон?

Можно сказать, что мое рабочее место было создано компьютером, который тогда появился в больнице №29. А что с ним сделать, практически никто не знал. Я знал, собственно поэтому меня и взяли на работу, несмотря на отсутствие паспорта – окончил школу я чуть раньше, экстерном – и абсолютное отсутстве опыта. Мягкие условия приема на работу для молодежи я и сейчас считаю очень важным элементом, который позволит нам, предпринимателям, брать к себе тех, кто еще не проверен в бою, но в то же время имеет потенциальные возможности для развития. Так вот, благодаря умению обращаться с компьютером я был носителем нового знания. Моим первым большим вызовом – тогда с точки зрения больницы он был большим, а для меня оказался достаточно смешным – стало напечатать телефонный справочник на компьютере. До этого он перепечатывался под копирку, много раз исправлялся. В общем, я тогда сказал руководству, что, наверное, мы с этим справимся, нам это по силам. Так я получил путевку в жизнь. А теперь я разговариваю с вами как основатель одной из самых успешных в России фармацевтических и технологических компаний и лидер «Деловой России», объединяющей подобные компании в разных отраслях и создающей фантастически приятную среду людей, которые чего-то добились.

А когда у вас появился первый мобильный телефон? Был ли он данью моде или это была необходимость?

Первый мобильный появился в 1997 году, это я достаточно хорошо помню. Тогда это было сочетание предмета роскоши и рабочей необходимости. Безусловно, его наличие давало чувство свободы – позвонить, связаться с кем угодно, когда и откуда нужно, а не мучительно искать стационарную точку. Я могу сказать, что переход сотового от премиального товара, дорогой игрушки к повседневному инструменту работы прошел очень быстро. А потом телефоны уступили дорогу смартфону, де-факто самому значимому источнику информации, нужной и ненужной, которую просматриваешь по пути на работу, стоя в пробке. Facebook за счет более качественных инструментов контекстной рекламы чувствует настроение, почти беспроигрышно предлагает то, что ты хочешь. Например, я сегодня послушал пару песен с концерта Queen c Уэмбли 1986 года, когда еще никакого мобильного телефона не было, и приехал на интервью в отличном настроении.

Насколько легко вы воспринимаете цифровизацию, меняете ли часто телефоны? Или вы, наоборот, сопротивляетесь новинкам?

В разных вещах по-разному. Жить в режиме олдскул, отгородиться от прогресса, разбить компьютер – такой луддизм* в современной трактовке мне не близок. Технологические возможности, которые появляются с течением эволюции, я стараюсь использовать. В то же время хорошие элементы аналогового образа жизни сохраняют свою притягательность. Я по-прежнему люблю читать книги на бумажном носителе, а не на планшете, потому что, листая страницы, ухожу воспоминаниями в 30 лет назад, в свое детство, когда никаких электронных читалок и гаджетов не было. Для меня информация воспринимается по-другому.

Очень модно и продвинуто воспринимается все, что связано с дополненной и виртуальной реальностями. Но все-таки самый мощный генератор любой виртуальной реальности – это твоя фантазия, твоя голова, которая на основе каких-то твоих опытов и образов, появляющихся из информационного ряда, позволяет создать именно твою реальность. Это настолько персонализировано, настолько custom-made, что ни один искусственный интеллект не сравнится с твоей собственной изобретательностью. Твоя фантазия работает на тебя и за тебя.

* сейчас это понятие стало использо-ваться как синоним к «человеку, который борется с активным внедрением индустри-альных технологий»

Какие современные технологии может взять на вооружение бизнес?

Надо честно признаться в том, что заниматься операционной деятельностью и руководить компанией может и машинный искусственный интеллект. В это я верю. Другое дело, когда надо придумать что-то, почувствовать, что именно это и в какой период в перспективе может оказаться жизненно важным для бизнеса, для рынка, для тебя персонально. Вот это, мне кажется, не по зубам никакому машинному интеллекту. Этому, на мой взгляд, есть очень простое объяснение. Во-первых, стратегия развития постоянно меняется, и она меняется не столько под воздействием каких-то обстоятельств, внешней среды, сколько потому, что мы живем в слишком многофакторном мире, учесть который со всеми возможными дорожками развития не в состоянии ни один искусственный интеллект.

Возможно, в ближайшие пару десятилетий будет достигнута сингулярность, но мы должны хорошо понимать: монополия человека в принятии таких, я бы сказал, интересных решений останется навсегда. И, может быть, с использованием технологий у людей появится больше возможностей – как раз для того, чтобы заниматься творческими способами создания добавленной стоимости, и тратить меньше времени на технологичную реализацию своих решений. Все, что касается генерации новых идей, останется для нас.

На каком этапе развития сейчас находятся науки о жизни (life sciences), как эта отрасль изменится лет через 5-10?

Ни одна отрасль не показывает такого экономического и технологического роста, как life sciences. И с точки зрения внимания общества, и с точки зрения количества фундаментальных исследований и, как следствие, изобретений фарма, биотех, медпром; новые материалы в медицине, ИТ в медицине являются потенциальными направлениями. Все, что имеет отношение к конвергенции наук, знаний, индустрий, но с участием наук о человеке, с участием здравоохранения. В этом контексте много раз обсуждалось и говорилось о том, что биотех – это новые ИТ. Честно говоря, это намного больше, чем ИТ. Человек сложнее машины. Поэтому возможностей больше у биотеха, но успехи придут не быстро. Потому что у врачей есть гиппократовский принцип «не навреди». Если айтишник говорит «почему бы и не попробовать», то врач или ученый, работающий в медицине, должен быть консервативным и, даже тестируя смелые идеи, осторожным, чтобы сохранять свою ориентированность на пациента и вообще человека. В этой части мы честно признаем, что будем развиваться медленнее, чем другие отрасли, но value, добавленная стоимость и добавленные возможности, столь масштабна, что просто дух захватывает. Сейчас в России, в том числе с подачи «Деловой России», новые рынки и новые технологии из удела смелых фриков превратились во что-то важное и стали поддерживаться государством, например, в рамках реализации Национальной технологической инициативы. Мне больше интересно заниматься сегментом здравоохранения, поэтому я возглавил HealthNet.

В последние годы появляются какие-то вещи, которые мне казались практически невообразимыми еще три-четыре года назад. Это постоянная череда изменений, которая, добавляясь к уже существующей базе, уводит нас очень быстро в новую реальность. Иногда меня спрашивают о средней продолжительности жизни в 100 лет или о решении фундаментальных вопросов в здравоохранении, совсем ли это фантастика? В моем представлении это будет намного быстрее, чем наши сегодняшние расчеты, потому что они не учитывают возрастающий за пределами закона Мура темп эффективной инновационной работы. В послании президента была обозначена большая амбиция для России: не только соответствовать сегодняшнему нашему статусу страны с наибольшим темпом роста продолжительности жизни, но и догнать страны-лидеры в области здравоохранения, войти в этот клуб 80+. Я считаю, что это абсолютно достижимо с учетом новых технологических возможностей.

По-вашему, когда мы сможем войти в этот клуб?

На мой взгляд, ожидаемая продолжительность жизни 100 и более – это, безусловно, реальность ближайших трех-пяти десятилетий. Мы понимаем, что чем дольше мы живем, тем больше у нас появляется всяких «возможностей» умереть. Есть ресурсы организма, есть элементы регулирования, которые заложены в самой нашей природе, которые балансируют мир с точки зрения перенаселенности.

Очень много вещей, которые были недоступны еще 10-20 лет назад, стали доступны сейчас. Мы помним замечательные истории начала 19 века, когда алюминиевая тарелка ценилась выше, чем золотая, потому что добыть кусочек алюминия и создать тарелку было большим технологическим подвигом. Потом появились научные исследования, в результате из бокситов добывать алюминий стало проще и дешевле. Использование того, что считалось редким и недоступным, стало повсеместным. Поэтому страхи о том, что человек заполонит землю до того момента, как откроет для себя новые горизонты, разовьет ближний и дальний космос, немного искусственные.

Какие технологии позволят нам жить дольше?

Мы мечтаем жить дольше и быть дольше здоровыми, потому что никому не хочется из 100 лет половину века лежать в таком коконе в ощущении полной беспомощности и с желанием скорее все это прекратить. Мы хотим вести здоровую активную жизнь, потому что мы любим ее именно такой. Но как этого достичь? Во-первых, генетика. Надо хорошо понимать, что расшифровка генома – это фактически возможность человека почитать свою инструкцию по эксплуатации. Пока в ней очень много непонятного. Какие-то схемы, какие-то неясные истории. Мы сопоставляем отклонения от базы, которую мы выбрали за стандарт, и сравниваем эти отклонения с определенными заболеваниями или возможностями. Кто-то по-разному воспринимает информацию и накладывает все это на наши поведенческие траектории, на среду, кому-то хочется жить под солнцем, а кому-то – в более прохладной области, или в горах, или на равнинах. Питание, образ жизни приведут нас к ситуации, когда мы будем намного лучше понимать, что делать для того, чтобы жить здоровыми долго. Мы должны ответственно относиться к своему здоровью, чтобы войти в клуб 80+. Необходимо уходить из реактивных форматов принятия решений, когда сначала у нас диагностировали что-то нехорошее, и только тогда мы начинаем в панике искать врачей, лучшие медицинские центры, просматривать сотни страниц в интернете в поисках решения нашей проблемы. Вместо этого надо проактивно следить за своим здоровьем, своевременно делать диагностику.

Уже это позволяет предотвратить много бед. Своевременная диагностика открывает нам магистральную дорогу к 100+.

Сколько времени требуется сейчас фармацевтическим компаниям, чтобы вывести новый продукт на рынок?

Лет 30 назад, если появлялась хорошая идея, она долго не реализовывалась. Например, у какой-нибудь смелой компании, обычно в США, потому что там всегда были деньги, поддерживающие проекты, даже совсем смелые и совсем завиральные. Сами знаете, что венчурная индустрия достаточно перегрета и найти финансирование на какие-то совсем неочевидные вещи проще. Доходило это все до рынка, до продукта, и дальше лет 20 большая глобальная компания, которая инвестировала в это дело, фактически сохраняла монополию на эту технологию, на этот продукт. Даже если сейчас посмотреть на ландшафт мирового биотеха и на крупнейшие фармхолдинги, то можно увидеть, что очень часто компания с капитализацией $150-200 млрд зависит от одного, максимум двух продуктов. Есть продукты, которые продаются на $10-15 млрд и с учетом высоких мультипликаторов в отрасли. Кому повезло в свое время сделать правильный выбор, сейчас снимают сливки со своих инвестиций 20-25-летней давности.

Что происходит сейчас? Любая идея, как только она зародилась, становится доступной за счет того, что информация распространяется на порядок быстрее. Как только одна группа ученых или предпринимателей начинает двигаться в каком-то многообещающем направлении, сразу десятки, а зачастую сотни групп по всему миру присоединяются к этой работе. Соответственно, сделать что-то и получить монополию на 20-30 лет, то есть на сроки действия патентов, уже невозможно. Потому что ты хорошо понимаешь, что если 20 групп равного уровня бегут в одном направлении, то, скорее всего, каждые три года продукт будет улучшаться. Инновационный темп растет с той же скоростью, что и в ИТ. Второй большой тренд – умение работать с большими данными. Когда-то болезней было мало. Мой знакомый психиатр говорил, что есть три вида болезней: почесуха, лихоманка и внутренняя грызь. Лихоманка – болезни психического характера, которые у нас в голове, они составляют примерно 80% от всех. Раньше рак был как приговор. Прошел какой-то период времени, и оказалось, что рак – это нарушения в процессе цитокинеза, деления клеток. Клетка делится не так, и образуется что-то не то. Оказалось, что есть гематологические онкологические заболевания, связанные с неправильным делением клеток крови, есть то, что связано с обычными базовыми опухолями. Потом оказалось, что внутри этих заболеваний есть еще сотни тысяч подзаболеваний. Более того, какие-то из них сегодня не являются приговором, вылечиваются на 100%, какие-то переходят с помощью новых лекарств в статус хронических.

Вы начали говорить про big data. Как большие данные могут помочь фармкомпаниям?

Появление big data и возможности с ними справляться позволяют еще сильнее расклассифицировать любое заболевание на сотни и тысячи маленьких подзаболеваний и под каждое из них найти решение. Вполне вероятно, что большинство этих заболеваний абсолютно излечимые, а может быть, и все. У нас в индустрии был очень характерный пример. Одна из крупнейших американских компаний Genentech пыталась запустить свой теперь уже ушедший блокбастер (потому что закончился патент), а тогда совершенно новый продукт для лечения рака молочной железы, и со свистом провалила первые исследования. Оказалось, что 80% пациентов он вообще не помогал. Готовились, что называется, списать инвестиции, а это больше миллиарда долларов – колоссальная сумма в 1980-х. Внезапно пришла в голову идея посмотреть, каким пациентам помог препарат, а каким не помог. Нет ли у тех, кому продукт принес пользу, чего-то общего. Так нашли рецептор HER2. Так что чем больше у нас будет данных, чем больше у нас будет возможности с ними работать, тем быстрее мы подберем ключики в идеале под каждую из этих волнующих нас дверей. Что сейчас делает «Р-Фарм»?

Концепции появляются, исходя из моделирования зачастую гипотетического, а не клинического материала. Раньше для каждой эмпирической попытки нужно было сначала все это дело «прожить» в клинике, а только потом сделать вывод. Сейчас за счет информационных технологий и, самое главное, за счет смелости и умения думать ты можешь взять и проанализировать ситуацию. Поток идей генерируется в первую очередь не в клинике, а в офисе с помощью той информации, которая стала более доступна, и тех наших людей, которые очень профессионально с этой информацией работают и в состоянии ее превратить в продукт. Вся большая фарма ввела у себя новую должность chief digital officer или chief information officer, то есть директор по цифровым технологиям. По значимости они становятся фигурами не меньше, чем старший медицинский сотрудник или даже гендиректор. Именно работа с информацией становится ключом, открывающим двери к быстрому непрекращающемуся технологическому развитию. Поэтому важно, сумеем ли мы что-то сгенерировать быстрее наших больших международных конкурентов. Сейчас у нас есть несколько очень интересных продуктов, за которыми большая фарма охотится. В этом году, может быть, будут интересные объявления.

За счет чего российским фармкомпаниям можно конкурировать с крупными иностранными холдингами?

Умение думать не зависит от масштаба. Оно зависит от смелости взглядов и от готовности принимать решения на основе внутреннего опыта и предпринимательской интуиции. Здесь небольшие относительно мировых гигантов компании имеют преимущество перед глобальными корпорациями, потому что принять решение им легче. Многие удивляются, как же так Amazon стал крупнейшей мировой компанией, обогнав всех-всех-всех – и Microsoft, и Apple, и классиков типа Walmart. Очень просто. Большая доля акционерного капитала находится в руках основателя, и право принимать решения сконцентрировано у Джеффа Безоса. Пользуясь этим, обладая колоссальным финансовым ресурсом, Amazon в состоянии брать и тестировать все лучшее и самое интересное. В нашей отрасли продвинутые предпринимательские компании, обладающие качественным человеческим капиталом и финансовым ресурсом, имеют потенциал к быстрому росту. Это не только «Р-Фарм». В России есть целый ряд организаций, работающих по этому принципу, «Фармстандарт» в первую очередь. Мы верим в то, что у российских компаний получится поменять «мир» не только в отдельно взятой стране, но глобально.

Прозвучало очень оптимистично, если учесть, что за рубежом более современные технологии.

Во-первых, фраза «нам не хватает технологий» – это стенания не по делу. Еще раз хочу сказать, что по крайней мере в нашей индустрии, кого-то отсечь от технологий или от информации это сказка из прошлого. У всех практически одинаковый доступ к информации, к техническим инструментам. К радости или к сожалению надо сказать, что здесь капитальные инвестиции или привязка к месту перестают играть роль. Почему для нас всегда страшно, что наши лучшие люди возьмут и уедут куда-нибудь в Катманду и будут там делать свою исследовательскую работу?

Человек является основным активом, основным капитальным вложением компании нового уклада. Обеспечить человека техническим инструментарием на сегодня становится все проще и проще, он становится все дешевле и дешевле. Барьер для входа – это люди, которые либо есть, либо их нет. Люди часто выбирают ту юрисдикцию, где им комфортнее жить, где им хочется учить своих детей, где они защищены с точки зрения системы здравоохранения, где хорошая экология.

Если у отечественных компаний есть талантливые сотрудники, то получается, что других преград к успеху нет?

Смотрите, в фармотрасли биотех – это частная отрасль. Частная значит предпринимательская, предпринимательская значит быстрые, смелые и наиболее заточенные под инновационный успех решения. Очень часто, когда рынки сильно консервативны, когда на них играют две-три крупные зачастую государственные монополии, сложно принимать инновационные решения, потому что процедура корпоративного управления не нацелена на движение вперед. В этой части у фармы в России, на мой взгляд, есть неплохие шансы и возможности.

Что ограничивает? Первое, у нас нет своего адекватного рынка. Надеюсь, что в ближайшие лет шесть ситуация изменится.

Какой у тебя логический путь, если ты нацелен на инновацию? Ты должен смотреть сразу на внешний рынок, сразу. Вопрос: надо ли тебе это делать из России или откуда-то из другого места, поближе к рынку – из Франции, Германии, Японии или Штатов. Сложный вопрос. С одной стороны, здесь меньше конкуренция, больше возможностей для самореализации, привлечения к себе лучших людей, потому что там за этих специалистов идет просто драка. Это наша конкурентная сила. Другое дело, что ее не хватит на десятки компаний и тем более на сотни. Наверное, на пять, шесть, семь хороших компаний должно хватить. Я вижу, что у них есть возможности к успеху.

Финансирование – это, безусловно, проблема. У нас нет культуры проектного финансирования. У нас нет культуры толерантности к ошибке, а без готовности брать на себя риски и ошибаться, боюсь, мы будем двигаться в сторону максимально обезопашенных проектов, где риск не велик. Самые перспективные проекты имеют наивысшую степень риска. Пока с этой проблемой мы справляемся за счет того, что у нас очень молодой бизнес – всего 30 лет. Очень много людей достигли своих первых успехов в разных индустриях после работы с природными ресурсами либо занимаясь торговлей. Получив финансовую подушку безопасности, они, достаточно смелые, смотрящие вперед, готовы агрессивно инвестировать в прорывные технологии, технологии будущего. В этом есть определенная надежда. Хотя без создания среды внятного венчурного финансирования, проектного финансированиябудет сложно. Нам может повезти, а может и нет. Мы слишком ограничены в количестве попыток при сегодняшней системе финансирования технологических компаний.

Развитие фондового рынка и готовность людей более активно инвестировать в такого рода движение вперед, такого рода прорывы – это то, что позволит очень быстро идти вперед. Потому что наш фондовый рынок ограничен очень небольшим количеством так называемых голубых фишек, среди которых лишь единицы могут себе позволить по праву считаться смелыми и технологичными . Сбербанк, например. В большинстве же это достаточно консервативные компании. Нам по-хорошему нужен российский Nasdaq плюс культура инвестирования собственных средств гражданами, в том числе в новые технологические компании, которые могут стать визитной карточкой российской экономики через 5-7 лет. Это наша большая потребность, большая институциональная задача.